С каждым годом все меньше остается свидетелей Великой Отечественной войны, ее участников на боевых и трудовых фронтах. Но еще есть те, кто застал войну ребенком. И не просто застал, а пережил все ужасы немецкой оккупации. Одна из таких «детей войны» – прихожанка нашего храма святого Александра Невского Алевтина Ивановна Поспелова. Вот ее рассказ.
«Я – коренная тулячка. Тулячкой была и моя мама Валентина Георгиевна, в девичестве Панова. А отец, Илларион Васильевич Козырев, да, Илларион, хотя я по всем документам оказалась – Ивановна, — был белорус. Родилась я в Туле, но позже мы с родителями переехали в Мурманскую область, в город Мончегорск; там родился мой младший брат. Когда он родился, родители решили отправить меня к бабушке в Белоруссию; там жила большая родня моего отца, его старшие сестры. И самая старшая сестра, тетя Фекла, приехала за мной и увезла – в деревню Большие Шарипы Могилевского района. Отца я в последний раз видела на вокзале, когда он пришел меня провожать; он погиб во время войны, долгое время считался пропавшим без вести, и лишь спустя много лет его племянник разыскал место его захоронения…
Когда мы приехали в Белоруссию, было, наверное, самое начало июня 1941 года; мне только недавно исполнилось 5 лет. И вот наступил этот день… Многое забылось из прошлого, а эта картина и сегодня явственно стоит перед глазами: раннее утро, летят самолеты, все небо черное от этих самолетов, сильный гул стоит! Люди из домов выбегают, кричат… Так началась для меня война…
И очень скоро после этого в деревне появились немцы на мотоциклах. Наша хата стояла в самом начале деревни, с краю, добротный такой был дом. И вот немцы сразу – к нам, всех нас выгнали, а старшую мою тетю, Феклу, оставили, чтобы она им готовила. Стали бегать, ловить кур, дали их тете, а она взяла – и бросила все в печь, сожгла. Как же они раскричались! Но не застрелили ее…
Нас приютили какие-то родственники, в деревне много было родни отца. И вот, помню, другая его сестра, тетя Лида, строго-настрого приказала, чтобы я и близко не подходила к нашей хате. А мне же интересно, там музыка играет… И однажды я и еще один мальчик, немного старше меня, лет семи, Витя, пошли туда… Заглянули в окно: посередине комнаты стоял стол, немцы сидели вокруг него, все положили ноги на стол и играют на губных гармошках. Я осмелела и зашла в дом, и один немец протянул мне какую-то картонную коробочку. Показывает: мол, ешь! Я не стала, тогда он открыл ее ножом, положил что-то себе на язык – и хохочет! Я взяла эту коробочку и убежала; дома мы с Витей забрались с ней на печку, в коробочке оказался мед. Но, когда тетя Лида обо всем узнала, уж она и ругалась на меня! «Ты не знаешь, какие они, что они могут сделать! — говорила. – Не смей туда ходить!»
Не знаю, сколько времени прошло, потом наш дом освободили, и мы вернулись в него. И началось: днем немцы ходят по домам, а ночью – приходили партизаны, за продуктами. Когда наступила зима, следы от их саней стали видны, и немцы устраивали рейды, кого-то и расстреляли… Тетя Фекла умерла; у нее было больное сердце. В деревне оставались в основном старики и дети, и когда однажды к нашему дому подъехали партизаны, тетя Лида сказала им: заберите нас, а не то нас всех тут убьют. И мы уехали в лес с партизанами, я, бабушка Доминика, тетя Лида, мои двоюродные братья и сестра… И многие из нашей деревни тогда ушли в лес. В лесу мы пробыли долго. Жили в землянке. Не помню сейчас, чем питались, но голодными не были. Но я там заболела корью, вся покрылась струпьями, и меня отпаивали кумысом – молоком кобылицы.
Потом партизаны ушли дальше, и в землянках остались одни старики и дети. Что делать? Решили идти в болота – в болота немцы не пойдут. Было ближе к осени, шел уже 1942-й год. И мы пошли в болота. По дороге где-то в лесу потеряли бабушку; так я ее больше и не видела… Залезли в болото, клюква там была. И вдруг слышим — я и сегодня, как наяву, вижу перед собой это, — лай собак и немцы с автоматами, идущие цепью… Выгнали нас – и погнали. Лил проливной дождь. Гнали нас долго. Пришли куда-то, поле, сарай, наверное, бывшая конюшня. Вокруг все было огорожено колючей проволокой. На другой день стали отбирать молодежь – для отправки в Германию. Забрали мою двоюродную пятнадцатилетнюю сестру, Надю. Забегая вперед, скажу, что в Германии она стала нянькой у одного немецкого землевладельца, а после войны вернулась на родину…
Я вся была обмотана тряпками, после кори у меня и сегодня остались на теле следы. Пришел врач, русский, тряпки все с меня снял, их сожгли, он чем-то помазал мои болячки; потом еще три дня приходил, и после его лечения у меня все зажило.
Днем привозили бочку с едой, все пленники выстраивались в очередь за своей порцией. Как-то шел сильный дождь, и один мальчик не пошел, остался в бараке. И моя тетя Лида, жалея меня, говорит, не ходи, я тебе все принесу. И вдруг – открывается дверь, заходит мужчина с плеткой, не немец, кричит по-русски: «Встать!» А мальчик, видно, больной был, не встал. И он его застрелил. Тут тетя Лида как схватит меня – и во двор!..
Не помню, сколько времени так прошло, но однажды ночью тетя Лида меня разбудила и говорит: «Ни о чем не спрашивай, ничего не говори, молчи! Пойдем!» Мы выбрались с ней из барака, пролезли под колючей проволокой. Ушли! Днем прятались в лесу, а ночью шли; в деревнях люди давали нам еду. И так мы дошли до своей деревни. Дом наш весь стоял разоренный, без пола, без крыши, без окон и дверей… Перебрались на другой берег реки, там жили учителя, мы у них переночевали, а потом тетя Лида нашла кого-то из родни в деревне, мы пошли к ним, и так и оставались там до конца войны…
Тетя Лида стала для меня тогда самым родным человеком. Одежды не было, и она, вытаскивая вату из одеяла, скручивала из нее нитки и связала мне из этих ниток – штаны, кофту…»
…В конце войны, когда освободили Белоруссию, мама нашла свою дочку, но у Али еще долго не проходило на нее чувство обиды за то, что ее отправили к бабушке в Белоруссию, где ей столько довелось пережить… И долго еще она не могла улыбаться, ходила со строго сжатыми губами. Но – милостив Господь. После перенесенных в раннем детстве мучений было в ее жизни и немало радостных дней. Имея хороший голос и слух, много лет с удовольствием пела в хоре, созданном из работников парикмахерского хозяйства, где она работала. С любимым мужем, Виктором Борисовичем, прожили душа в душу 60 лет; его уход четыре года назад Алевтина Ивановна пережила тяжело. Вырастили дочь и сына, подрастает внучка Валюша, названная так в честь прабабушки… Это она, когда ей было всего 3 годика, «выбрала» храм святого Александра Невского, где тогда еще шли восстановительные работы, свечи ставили в песок… Сказала: «Бабушка, давай будем сюда ходить, мне здесь нравится!» И Алевтина Ивановна, которая с детства не представляла себя без храма, сначала это был храм 12 Святых Апостолов, потом — Николы-на-Ржавце, – стала прихожанкой нашего храма, и сегодня ее можно видеть здесь постоянно на службах…
…Алевтина Ивановна убеждена, что ее всю жизнь хранит, помогает ей святитель Николай Чудотворец, в день памяти которого, 22 мая, она и родилась. Верующей была ее мама; может быть, материнскими горячими молитвами и сохранил Господь жизнь ее маленькой дочки в те страшные годы войны? Тайной монахиней стала племянница мамы, двоюродная сестра Алевтины Наталья. У нее частенько останавливалась схимонахиня старица Сепфора, и Аля запросто с ней общалась…
Вот такой человек молится сегодня в нашем храме. Всегда подтянутая, элегантная… Храни Вас Господь, дорогая Алевтина Ивановна! Помощи Божией Вам и Вашим близким!
Подготовила Татьяна Огнева
Фото из семейного архива Алевтины Ивановны Поспеловой и из архива храма.
Просмотры (19)
